 Великая Отечественная война занимает особое место в истории казахского народа. В условиях становления национальной концепции отечественной истории эта тема приобретает новую актуальность. В частности, определенный интерес, на наш взгляд, представляет изучение вопроса об обосновании реальной основы активного и героического участия казахского народа в войне 1941-1945 гг. Прежние объяснительные практики, обосновывавшие причины патриотического подъема с неоспоримыми преимуществами социализма и верности советской власти, не отвечают современной исторической парадигме. Необходимо найти более объективное объяснение правдивой основы патриотического подъема казахского народа. Фактически нужно попытаться ответить на вопрос: чем реально мотивировалась его добровольная жертвенность во имя Победы?
Великая Отечественная война явилась самым трудным испытанием для советского государства. Суровая военная действительность показала, насколько реальное положение отличается от той радужной картины, которую рисовала советская пропаганда. Большинство провозглашенных достижений оказались нежизнеспособными. Эти просчеты и ошибки советской власти учитывали и немецкие военачальники. Не без основания надеясь, что как только во- йска вермахта перейдут границу СССР, «Сталин будет свергнут собственным народом, если потерпит на фронте тяжелое поражение» [1]. Однако этого не произошло. Война, к которой готовились с первых дней существования СССР, оказалась неожиданным и вероломным нападением. В считаные дни страна была на грани катастрофы. Преодоление трагического кризиса потребовало от советского общества и государства подлинного сплочения, не «показушного» или «натянутого», а подлинного и искреннего. Эффективность мобилизационной работы в экстремальных условиях начавшейся войны напрямую зависит от характера взаимоотношений власти и народа. И отдельные аспекты этих отношений были далеки от однозначно положительной оценки. Предвоенный период с его насильственной модернизацией не давал основания для формирования настоящего советского патриотизма. Этот этап казахской истории, известный как «период осуществления ленинского плана построения основ социализма», состоял из решения триединой задачи – индустриализации, коллективизации и культурной революции. Реализация каждой из них носила радикальный характер, имела неоднозначные последствия для казахского народа.
Сегодня казахстанские историки единодушны в негативной оценке силового характера советской модернизации, которая обернулась для казахов невосполнимыми физическими и, что важнее, этнокультурными потерями. Казахи заплатили очень высокую цену за этот трагический опыт модернизации, плодами которой мы сегодня пользуемся. Однако, несмотря на все обиды, причиненные советской властью, казахи с самого начала трагического периода Великой Отечественной войны не стали массово переходить на сторону врагов советской власти, на что очень надеялись руководители фашистской Германии, а стали одними из лучших солдат Красной армии и внесли неоценимый вклад в Победу. Почему? Ответ на этот вопрос можно обнаружить при анализе особенности национальной политики советской власти. Война как событие экстремальное обостряет все противоречия в государственном устройстве. Одним из самых сложных вопросов общественной жизни советского государства на протяжении его семидесятилетней истории вплоть до самого крушения был национальный вопрос. Острота национального вопроса возросла в условиях военно-политической катастрофы первых месяцев войны, когда за первые «18 месяцев … германские вооруженные силы захватили 30 процентов европейской территории Советского Союза с ее огромным населением и богатой промышленной и сельскохозяйственной базой. В ходе немецкой операции «Барбаросса» Красная армия и Военно-Морской флот потеряли более 3 миллионов человек – приблизительно две трети своей численности мирного времени и треть полной численности по мобилизации» (Глэнц, 2016: 12). Трагическое начало войны фактически привело к крушению Красной армии, которое, по мнению российских исследователей, было не только результатом внезапного нападения, тактических промахов советского руководства, но и подтверждением того факта, что в сложившейся трагической ситуации широкое распространение получили паника, отчаяние, что в конечном счете привело к массовой сдаче в плен.
Миллионы советских солдат и офицеров оказались в плену. Исход войны теперь зависел от населения тыловых, в том числе восточных районов страны. В 1942 году и до лета 1943 г. мобилизация шла только за счет восточных регионов. Формирование новых частей и соединений шло непрерывно. Из Центрально-Азиатских республик в этот период было призвано на фронт 3 млн человек (Алдажуманов, 2011: 203-217). В этих условиях власти СССР во главе со Сталиным пришлось пересмотреть вектор национальной политики. Унаследовав национальный вопрос от Российской империи, советское руководство стремилось найти его собственное решение. Поэтому методы и формы национальной политики советского государства носили двойственный характер. «С одной стороны, национальное сознание целенаправленно побуждалось, а в отношении ряда народов формировалось, но под идеологическим и политическим контролем власти» (Лурье, 2011: 148). При этом необходимо отметить эффективность идеологической работы советского правительства. Пропагандистской агитацией были охвачены все граждане огромной страны. Вместо отвлеченных призывов к мировой пролетарской революции и интернациональному единству использовались другие образы. Были задействованы такие механизмы мотивации, как национальные чувства и апелляция к образам национальных защитников Отечества.
После нападения фашистской Германии на СССР война приобретает оборонительный, а значит благородный характер защиты Отечества. В стране происходит определенная гуманизация пропагандистских лозунгов. Как советские граждане и товарищи в одночасье стали «братьями и сестрами» великому вождю, так и образ Родины как общего социалистического отечества становится конкретно твоим домом, твоим народом, который надо защитить. Еще одним исключительно правильным шагом пропагандистской работы стало обращение к исторической традиции защиты Отечества. Советское руководство не побоялось сделать поворот на сто восемьдесят градусов в идеологической работе. В одночасье на некоторое время были забыты принципы классового подхода. В качестве героев для подражания были провозглашены исторические личности, классово чуждые для советской власти по социальному происхождению, – князья, аристократы, ханы и батыры. Впервые за историю уже советского Казахстана лидер местной коммунистической партии Жумабай Шаяхметов в своей речи на митинге, посвященном началу мобилизации в июне 1941 года, призвал казахских юношей обратиться к духу великих предков в лице хана Аблая и хана Кенесары. Точно такие же призывы прозвучали в другом документе – Письме казахского народа воинам фронтовикам, под которым подписалось 3 миллиона казахстанцев. Текст письма был опубликован 23 февраля 1943 г. в газете «Правда», а также зачитан на казахском и русском языках по Всесоюзному радио (Все для фронта! 1985: 152).
Подобные призывы означали частичную реабилитацию ранее запретных страниц национальной истории, правда, на очень короткий срок. Колебание идеологического курса власти чутко отслеживалось национальными элитами, которые всегда использовали любую политическую возможность для восстановления и сохранения своего культурного наследия. Примером может служить попытка создания первого варианта советской редакции «Истории Казахстана с древнейших времен до наших дней», изданной при содействии эвакуированных ученых Института истории РАН во главе с академиком А.М. Панкратовой. Концепция истории казахского народа авторского коллектива основывалась на осуждении колониальной политики царизма и положительной оценке национальноосвободительного движения казахского народа. Особое внимание уделялось восстанию во главе с Кенесары Касымовым (1837-1847) как самому значительному в истории национально-освободительной борьбы казахского народа.
В тот период реанимировались не только отдельные страницы казахской истории, но и формы устной поэтической традиции, героический эпос, творчество акынов и жырау, а также живая национальная традиция – казахский айтыс. Так, по инициативе Карагандинского обкома в 1942 г. началось проведение айтысов между районами. Только за период с 1942-1943 гг. состоялись десятки областных и республиканских айтысов, на которых выступали известные акыны-импровизаторы Ш. Кошкарбаев, К. Айнабеков, Н. Байганин. Они совершали своеобразные турне по городам и аулам, что имело большой агитационно-пропагандистский эффект (Козыбаев, 1991: 87).
Создание национальных воинских формирований находилось в том же русле изменения вектора национальной политики в экстремальных условиях первого периода войны. Огромные потери личного состава Красной армии к осени 1941 года требовали незамедлительных мер по скорейшей дополнительной мобилизации и ускоренной подготовке военно-обученного контингента. Поиски внутренних резервов заставили Верховное командование искать новые и возрождать прежние формы военного строительства. Поэтому решением проблемы скорейшего восполнения людских ресурсов стало возвращение, как и в годы гражданской войны, к идее создания национальных воинских формирований. Согласно решению Государственного Комитета Обороны от 13 ноября 1941г. работа по подготовке резервов и формированию воинских частей для фронта должна была проводиться на местах под руководством местных партийных органов и командования военных округов. Сформированные в декабре 1941 г. части были отправлены на фронт. С весны 1942 года в действующую армию стали прибывать национальные воинские соединения и части из Закавказья, республик Средней Азии, Казахстана, Башкирии и Татарстана. Военное руководство в лице Ставки, НКО и Генерального штаба оказалось вынужденным практически с нуля создать дополнительно новую армию. В то же время как специалист в национальном вопросе Сталин и его окружение опасались чрезмерной военной самостоятельности национальных республик СССР. Национальные воинские соединения таили в себе реальную угрозу целостности многонационального государства. Не желая допустить этого, советское правительство 7 марта 1938 года постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О национальных частях и формированиях РККА» официально оформило и законодательно закрепило отказ от формирования национальных частей. Однако к концу 1941 года восстановление национальных частей стало эффективным и своевременным решением данной проблемы. Оно было принято Государственным Комитетом Обороны в виде постановления за № 894 от 13 ноября 1941 года «О формировании национальных войсковых соединений». Всего планировалось создать 20 кавалерийских дивизий и 15 отдельных стрелковых бригад. Из них в Башкирской АССР – 2 кавалерийские дивизии, в Туркменской ССР – одну кавалерийскую дивизию и одну отдельную стрелковую бригаду, в Узбекской ССР – 5 кавалерийских и 9 отдельных стрелковых бригад; в Таджикской ССР – 1 кавалерийскую и 2 отдельных стрелковых бригады; в Казахской ССР – 2 отдельные стрелковые бригады и 1 кавалерийскую дивизию; в Калмыцкой АССР – одну кавалерийскую дивизию; в Киргизской ССР – 3 кавалерийские дивизии; в Чечено-Ингушской и Кабардино-Балкарской АССР – по одной кавалерийской дивизии1 (Безугольный, 2016: 166).
Как указывалось выше, все вопросы формирования и комплектования национальных воинских подразделений находились в полной компетенции соответствующих республик. Это было серьезное правительственное задание в чрезвычайных условиях военного времени. Поэтому местные республиканские, областные, городские и районные комиссии, возглавляемые первым секретарем соответствующего партийного комитета (заместитель – председатель исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся) со всей ответственностью проводили работу по отбору личного состава, обеспечению формировавшихся частей и соединений необходимым продовольствием, фуражом, обмундированием, снаряжением, транспортными средствами. В отчетах об этой работе нередко отмечается, что призыв в национальные формирования во многих местах проходил «исключительно на добровольных началах». «Призывники, – отмечалось в справке-отчете Алма-Атинского горкома партии, – были полны страстного желания вступить в национальную кавалерийскую дивизию или стрелковую бригаду». Подводя итоги работы по формированию национальных кавалерийских дивизий и стрелковых бригад, в докладной записке ЦК КП (б) Казахстана был отмечен большой патриотический подъем, который проявился осенью 1941 г. «в массовой подаче заявлений с просьбой о добровольном зачислении в эти национальные формирования»2.
Отличительной чертой казахских национальных формирований был высокий образовательный и морально-политический уровень призывников. Если в личном составе обычных кадровых формирований Красной армии в 1941-1942 гг. партийнокомсомольская прослойка в среднем составляла 1520 %, то в национальных кавалерийских дивизиях и стрелковых бригадах она оказалась значительно выше. К этому обязывали соответствующие решения партийных и комсомольских органов. «Для каждого коммуниста и комсомольца», – говорилось, например, в постановлении бюро Павлодарского обкома KП (б) Казахстана и облисполкома Совета депутатов трудящихся, – достойным ответом на постановление ГКО о разрешении формирования национальных войсковых соединений должна быть добровольность вступления в ряды национальных формирований». В результате национальные формирования республик Средней Азии и Казахстана состояли в среднем на 35-50 % из коммунистов и комсомольцев. Национальные кавалерийские дивизии и стрелковые бригады получили кадры, обладавшие немалым опытом организационной, политической, хозяйственной работы. Так, из 1190 руководящих работников, вступивших в казахские национальные формирования, 30 были из республиканских, 262 – из областных и 898 – из районных организаций. В их числе находились работники ЦК КП (б) Казахстана и СНК Казахской СССР, 7 секретарей обкомов и 28 райкомов, более 40 заведующих отделами обкомов и райкомов КП (б) Казахстана (Козыбаев, 1991: 22).
С самого начала работа по формированию национальных частей и соединений оказалась в центре внимания советской общественности. Работе по формированию национальных частей и соединений были посвящены внеочередные пленумы обкомов, горкомов, райкомов, в первичных организациях состоялись открытые партийные собрания. Бюро Павлодарского обкома Компартии Казахстана, например, обязало первичные партийные организации провести собрания, на которых «подробно ознакомить всех коммунистов и комсомольцев с задачей формирования национальных соединений и дать конкретное задание каждому коммунисту и комсомольцу по обеспечению этого важнейшего и почетного задания.
Одной из причин возвращения к практике создания национальных формирований в Казахстане в 1941 году явилось также обострение проблемы знания русского языка со стороны «нерусского» контингента, который влился в армию в результате массовой мобилизации в национальных республиках. Национальные войсковые формирования позволяли сократить сроки подготовки к боевым действиям контингента, не владевшего русским языком. Поскольку в национальных формированиях боевая и политическая подготовка велась на родном языке с учетом национальных обычаев и традиций воинов казахов» (Козыбаев, 1991: 23).
Незнание русского большинством призывников «нерусской» национальности, в частности казахов, способствовало нарушению внутриармейской коммуникации, приводило к изоляции, ущемлению прав, формированию комплекса неполноценности. Поскольку официальным командным языком был русский, то от понимания команд и распоряжений командиров зависела эффективность и боеспособность воинского подразделения. Были случаи невыполнения приказа вследствие непонимания содержания команды. Воины казахи чувствовали себя «вторым сортом», поскольку недостаточно знали русский язык, не понимали русской ментальности. Положение усугублялось пренебрежительным, предвзятым отношением к воинам нерусской национальности со стороны командиров как к неполноценным, неспособным хорошо сражаться бойцам. Подтверждением служит докладная записка начальника Управления агитации и пропаганды Глав. ПУРККА Рубенштейна начальнику Главного политического управления Красной армии А.С. Щербакову: «…имеются факты проявления великодержавного шовинизма, не чуткого, порой грубого отношения к бойцам и младшим командирам нерусской национальности. Это ведет к тому, что в ряде случаев … создается почва для чрезвычайных происшествий и аморальных явлений… Политорганы не организовали изучение русского языка бойцами нерусской национальности. Это изучение, имеющее огромное политическое и военное значение, идет самотеком». Сложность и острота вопроса о воинах нерусской национальности в Красной армии подтверждается тем фактом, что в августе 1943 г. было организовано совещание агитаторов среди бойцов нерусских национальностей. В течение 20 дней 192 агитатора, представлявших 24 национальности СССР, слушали лекции ведущих советских историков и генералов армии, профессоров и академиков И.И. Минца, А.М. Панкратовой, И. Ярославского. Примечательным является состав агитаторов: 50 % имели высшее образование, 30 % – среднее. Среди них были известные впоследствии деятели казахской культуры и науки, тогда политработники Красной армии: А. Нусупбеков, С. Баишев, А. Закарин, К. Шарипов, Г. Абишев. (ЦК РКП(б), 2009; С. 758-759).
Отдельные военачальники пытались решить проблему русского языка посредством прямых связей. Так, 1 ноября 1941 года выходит Постановление ЦК КП Казахстана об удовлетворении просьбы командующего Дальневосточным фронтом генерала Т. Апанасенко: «… о призыве в Красную армию и откомандировании на Дальневосточный фронт 250 коммунистов-казахов, хорошо знающих русский язык». Просьба отправить молодых казахов-коммунистов, хорошо владеющих русским языком, была связана с тем, что «… из Казахстана на Дальневосточный фронт мобилизовано значительное количество граждан из казахского населения, слабо знающих русский язык». Казахов-коммунистов необходимо использовать в качестве политработников в казахской воинской среде (Рассекреченная война, 2010: 124).
Здесь хотелось бы уделить особое внимание термину «нерусские народы». Это понятие официально фигурировало во всех документах военного времени, так или иначе затрагивавших национальные вопросы. Хотя как таковой «нерусской национальности» не существовало, сам этот оборот свидетельствовал о том, что имела место своеобразная альтернатива: русские – как государственно образующий народ, другими словами, основа государства, и остальные народы СССР – нерусские. Русские жили в государстве, а нерусские жили в стране. По существу, это более мягкая замена прошлого имперского понятия «туземцы». Поэтому один их главных тезисов советской историографии об интернациональном единстве народов требует корректировки. Поскольку реального равенства не было. Неравенство существовало, и оно официально закрепилось в послевоенный период в таких идеологемах, как «русский народ первый среди равных» и «старший брат в братской семье народов». «Не русскость» означала незнание русского языка и русской культуры. «Второсортность» обосновывалась и другим широко пропагандируемым тезисом о вековой отсталости казахского народа, который к моменту прихода советской власти находился на грани вымирания, и только советская власть открыла путь к прогрессу и процветанию.
Тем не менее, создание национальных соединений сыграло свою роль в стимулировании мотивации казахских юношей к службе в армии. Эта служба рассматривалась казахской молодежью как реальная возможность личностного и социального роста. Стоит отметить, что аналогичная ситуация имела место в годы Первой мировой войны, когда в 1916 году казахов призвали в армию, но не дали оружия и статуса полноценного солдата. Это вызвало волну возмущения и явилось одной из основных причин, приведших к восстанию 1916 года. Теперь же в ряды действующей армии призывались представители всех народов СССР независимо от социального положения и вероисповедания. Для казахского народа это было одним из первых признаков реального равно- правия, показателем того, что власть считает их полноправными гражданами. Это, безусловно, способствовало патриотическому подъему казахского народа. В определенной степени вступление в ряды армии было осознанным выбором рекрутов из числа казахов. В качестве примера можно привести воспоминание Мухамета Шаяхметова, который в своих мемуарах отмечал: «… в то время, когда в Европе события 1939 рассматривали как начало войны, в Казахстане местное население относилось к этому как очередному конфликту. Когда в апреле 1941 года пришло время призыва в армию, то этот 19-летний парень даже не думал избегать его. Он отмечал, что поколение, которому он принадлежал, было поражено сталинской идеологией. Поэтому все пригодные юноши, получив при- писные удостоверения, считали службу в армии чрезвычайно привлекательной». По мнению Шаяхметова, это было связано с патриотизмом, но не только. Очень высокой была степень социального признания военнослужащих. Как свидетельствует автор, их провожали на службу и встречали как героев. Сами они возвращались возмужалыми, в униформе, а победы 1939-1940 гг. повысили статус сталинской власти. Национальные проблемы у М. Шаяхметова возникли позже, когда он все-таки попал в ряды Красной армии в начале войны с Германией (Shayahmetov, 2006: 258).
Кроме того, здесь необходимо также отметить традиционно высокий статус ратного труда, воинской службы для казахского менталитета. Отношение к войне базировалось на сохранении элементов кочевнического сознания, которые, хотя и в фрагментарных формах, еще сохранялись в национальном менталитете. Воинская служба всегда рассматривалась кочевниками в качестве достойного занятия при условии, что государство дает воину оружие, обмундирование и доставляет к месту боевых действий. Для молодых людей военная служба выступала в качестве реального социального лифта, предоставляла возможность быстрого общественного роста.
Еще одним фактором успешной поведенческой мотивации стало изменение религиозной политики власти. Реалии военного времени вынудили руководство партии отчасти пересмотреть свою политику в сфере религии. Руководство страны в трагические первые месяцы войны вынуждено было стать лояльным к верующим, в том числе и к мусульманам. Причин, из-за которых атеисти- ческая советская власть решилась повернуться лицом к религии, было несколько. Во-первых, представители всех конфессий, в том числе и мусульмане, с первых дней войны заняли открытую патриотическую позицию. Позабыв все гонения и преследования, верующие принимали самое активное участие в военных действиях, а также в сборе материальных средств для нужд Красной армии. Исламские священнослужители помогли советскому руководству поднять моральный дух граждан Советского Союза мусульманского вероисповедания и мобилизовать их силы на борьбу с гитлеровским агрессором. В Докладной записке секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову о патриотической роли мусульманского духовенства в годы войны говорится следующее: «…19 октября в Ташкенте закончил работу съезд представителей мусульманства Средней Азии и Казахстана. Одним из вопросов съезд заслушал доклад о патриотическом подъеме в работе духовенства. По этому вопросу было принято обращение ко всем верующим мусульманам. Делегат от Казахстана Аминов Абсолям, обращаясь к делегатам, заявил: «… я твердо уверен, что делегаты единодушно готовы защищать свою Родину, я очень рад, что в такое напряженное время нам предоставляют возможность созывать съезд. Будем молить бога и просить Аллаха о скорейшей победе над фашизмом». (ЦК РКП (б), 2009: 45).
Во-вторых, жесткий контроль общественного сознания, установленный сталинским режимом, а также подавление любых форм инакомыслия в условиях войны оказалось малоэффективным. На фронте и тылу имело место стихийное отправление религиозных обрядов. Многие верующие начали открыто высказывать свои религиозные взгляды, посещать молитвенные здания, игнорируя прежние запреты и ограничения. Обращение к традиционным духовным ценностям еще раз показало, насколько тонкой и поверхностной была укорененность в общественном сознании советской атеистической идеологии. В-третьих, необходимость корректировки религиозной политики CCCР была связана с международными интересами советского государства. Заинтересованность в открытии второго фронта требовала от советского руководства смягчения отдельных сторон жизни советского общества, чтобы выглядеть в лице мировой общественности более человечным и продемонстрировать приверженность общечеловеческим духовным ценностям. Черчилль и Рузвельт дали Сталину понять, что настроить общественное мнение их стран в пользу Советского Союза могут свидетельства о религиозной свободе в СССР. Неслучайно официальное признание властями заслуг религиозных организаций и верующих произошло накануне переговоров на высшем уровне в Тегеране.
В сентябре 1943 г. состоялась встреча И.В. Сталина с главами Русской православной церкви, в ходе которой были приняты решения, ознаменовавшие новый этап в отношениях государства и религии. На практике это выразилось в смягчении налогового законодательства в отношении зарегистрированных служителей культа, освобождении их от призыва по мобилизации, предоставлении религиозным организациям ограниченных прав юридического лица, а также в других мерах, предпринимаемых властями по регулированию государственно-конфессиональных отношений.
В 1943 г. в дополнение к действующему Центральному духовному управлению мусульман (с центром в г. Уфе) были образованы еще три духовных управления мусульман – Северного Кавказа (Буйнакск), Закавказья (Баку) и Средней Азии и Казахстана (Ташкент). Это событие стало частью идеологической кампании, проводившейся советским руководством для воздействия на гражданские, патриотические чувства населения и для его мобилизации в военных условиях. Среди духовных управлений мусульман статус неформального лидера приобрело Среднеазиатское духовное управление, в ведении которого находилось единственное на территории СССР высшее мусульманское учебное заведение – медресе «Мир-Араб» (г. Бухара). 20 октября 1943 г. состоялся съезд мусульманских улемов Средней Азии и Казахстана, в котором приняли участие свыше 160 делегатов из всего региона.
Нельзя сбрасывать со счетов и такой ресурс власти, как политико-правовые, или точнее, репрессивные методы, которыми пользовалась власть в чрезвычайных условиях военного положения. К ним относится серия приказов ГКО о расширении карательных полномочий командиров в отношении солдат, а также жесткие методы контроля за трудовой дисциплиной в тылу, репрессивные методы депортации целых народов, уличенных в измене и сотрудничестве с врагом. Продолжением репрессивной политики в условиях войны стало принятие 16 июля 1941 г. постановления ГКО, подписанного Сталиным, где отмечалось: «Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим врагом». Далее шел список девяти высших командиров Западного, Севера-Западного и Южного фронтов, расстрелянных за «трусость, бездействие власти, сдачу оружия противнику без боя» (Мультатули, Музафаров, 2016: 130).
Степень влияния мотивации страха в поведенческой структуре советских граждан достаточно новая тема в истории войны 1941-1945 гг. Интересным в этой связи является мнение россий- ского исследователя М.А. Вылцана. Определяя основные факторы поведенческой мотивации трудовой деятельности крестьянства в годы войны, он отмечает, что «в поведенческой структуре крестьянства не последнее место занимало и ощущение страха неотвратимости наказания за неисполнение «своего гражданского долга», приказа высших и местных властей. (Вылцан, 1995: С. 74).
Это положение российского автора можно применить и к оценке мотивационных факторов казахских солдат, которые в основной своей массе были сельскими жителями. Поэтому есть основание предположить, что самоотверженный труд и воинская доблесть казахского народа не являются в полной мере следствием только патриотического подъема. Здесь, безусловно, имело место чувство страха, которое всегда является «стимулом» деятельности и поведения всего народа, следствием тоталитарного воспитания. Это своего рода гражданская реакция на сугубо насильственные, репрессивные методы государственного руководства, сопровождающиеся идеологической пропагандой. Этому также способствовала недавняя трагедия – насильственная коллективизация, в которой казахи были в роли пассивной жертвы советской модернизации. Все это не могло не сказаться на моральном состоянии казахского народа. Трагедия коллективизации помимо прямых физических потерь, которые современные историки квалифицируют как «этноцид», нанесла огромную травму национальному сознанию. Она показала степень безжалостности новой власти. Это положение дает основание утверждать, что добровольная жертвенность казахского народа в годы войны объясняется не только умело проводимой национальной политикой, эффективностью средств агитации и пропаганды, но также под давлением страха перед жестокой всемогущей властью. Мотивация страхом стала еще одним ресурсом власти в мобилизации населения.
Однако, как указывалось выше, только репрессивные способы давления не могли быть достаточно эффективными в условиях, когда люди должны были добровольно жертвовать всем, включая собственную жизнь. В такой ситуации должны были быть задействованы более мощные факторы мотивации, чем страх перед наказанием. Таким фактором стала новая «советская идентичность». Наличие такой категории в мировоззрении советских людей подтверждается свидетельством немецкого агента калмыцкого происхождения, засланного немецким командованием в зону оккупации Калмыкии для работы с местным населением в марте 1943 года. При встречах с молодыми калмыками он «обнаружил довольно сильный советский патриотизм, в особенности среди молодежи. Мне было трудно понять их аргументацию. Они говорили: «Мы, конечно, не коммунисты, но посмотрите – у нас есть своя республика, своя столица, свои министры, великолепный Дом Советов. Открылось множество школ». Прошедшие десять лет наложили на население сильный отпечаток, и этого нельзя было не принимать в расчет. Пути назад в прошлое уже не было. Я увидел перед собой поднимающийся новый тип человека, способного на многое, но умеющего приспосабливаться и подстраиваться под обстоятельства». (Гарвардский проект, 2018: 127).
Это свидетельство калмыцкого агента констатирует формирование общей системы ценностей граждан большой страны, которая становится общей для всех независимо от национальной принадлежности. Это было единство народов, которое основывалось не только на официальной государственной доктрине. Но это не та идентичность, которая провозглашалась властью и сталинским режимом. «Идеальный проект советского человека, как нового человека и дружба народов, пропагандируемый государством, официальной идеологией, преломляясь через этническое восприятие и необходимость адаптировать эту идеологему для повседневной жизни и практики, привели к созданию собственной модели отношений и идеального образа, который не есть точное воплощение официальной политики властей, но во многом приближенная к ней собственная культурная форма». (Лурье, 2011: 8).
Это были горизонтальные человеческие связи, которые существовали параллельно официальной государственной доктрине о «дружбе народов» и «братском единстве». Единство народов, объединенных общей трагической судьбой и вынужденных жить и выживать в тяжелейших условиях тоталитарного режима. Это была взаимопомощь народов, которые оказались в беде и с которыми казахи делили общие тяготы жизни под «всевидящим оком» жестокой власти. Имеется много примеров взаимопомощи и поддержки народов Советского Союза. Дружба народов и советская идентичность к началу войны стали реальностью, которая явилась одним из факторов патриотической мотивации казахских солдат, которые пошли защищать общую страну как советские люди. Не официальная, насаждаемая правящей властью система ценностей, а спонтанно сформировавшаяся система отношений. В огромной стране, куда вместе с другими народами входили казахи, положение простых людей было равным – все были одинаково равны в своем бесправии и зависимости от вездесущей власти. Казахи вместе с другими народами СССР выстрадали тяготы становления советского государства, более того, в далекие исторические времена они всегда были соседями, всегда жили рядом. Общность исторического прошлого порождала чувство единства трудной судьбы. Это не до конца осознаваемое чувство больше, чем официальные идеологемы, сближало народы СССР. Поэтому патриотизм казахских солдат наряду с другими факторами мотивировался этим чувством. Единство советских людей было единством народов, вместе вставших на защиту общего государства, которое оказалось в трудном положении.
Казахские солдаты пошли защищать не коммунистический режим и даже не социалистическое отечество – они разделили судьбу народов, оказавшихся в одном тоталитарном государстве, и с честью выполнили свой воинский и соседский долг. Этот фактор мобилизационной мотивации проявился позже всех, и он не имел ничего общего с политикой государства. Но это была инициатива «снизу» как всенародное явление. Однако, значение этого фактора в моральной мобилизации воюющего народа важнее, чем все усилия власти. Поэтому автор считает, что Победа в Отечественной войне 1941-1945 гг. была одержана советским народом не благодаря советской власти и руководству И.В. Сталина, а вопреки ему. Это была народная Победа.
1. РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 1. Д. 1. Л. 1.
2. АПРК. Ф. 708. Оп. 5. Д. 99. Л. 63.
|
